Ваш браузер устарел. Рекомендуем обновить его до последней версии.

ADIPISCING ELIT

Что такое «не везет» 


ОБЖ № 2 2001 г.

КАК ПРИХОДИЛОСЬ «КУРОПАЧИТЬ» 
В ту пору, когда наши летчики только начинали летать над суровыми, малоисследованными северными землями, им частенько приходилось совершать вынужденные посадки. Причин для этого было много: коварство погоды, непривычка к условиям Севера, отсутствие точных карт, да и машины тогда были не вполне приспособлены. 
Когда происходила вынужденная посадка, люди окапывались в снежных ямах наподобие куропаток, зарывающихся от холода в снег. Постепенно среди летчиков распространилось выражение «куропачить», то есть жить в тундре примерно в таких условиях, как эти птицы. 
Сядешь, бывало, неизвестно где - и рад, что хорошо сел (если не сломал машину). А радоваться-то нечему: что ждет в неожиданном плену, никто не знает. 
Однако нос вешать у нас не полагалось. Остановишь, бывало, мотор и сообщаешь экипажу: «Приехали! В какой ангар будем ставить машину?» 
И вот тут начинается «куропаченье»... 
Летчик Бестанжиев со своими товарищами просидел как-то двое суток, укрываясь от пурги под... крылом самолета. Их так занесло снегом, что люди пробивали в снегу дырку и дышали через эту отдушину. 
Примерно так же поступали и местные жители, когда непогода заставала их в пути. Начинается пурга — каюр сейчас же останавливает собак и валит нарту набок. Собаки уже знают: раз нарта на боку, значит, будет отдых. Дает каюр им по одной юколе (сушеная рыба), а сам лезет в спальный мешок. Всех их скоро заносит снегом. Так лежат они долго, пока не проголодаются. Если к этому времени пурга не кончилась, каюр встает, берется за ремень упряжки и по очереди вытаскивает собак из их снежных гнезд. Встряхнувшись, они съедают новый паек и опять ложатся на свое место. И так до тех пор, пока не кончится пурга. 
Наши летчики, или, как их звали на Севере, «воздушные каюры», тоже часто должны были поступать подобно каюрам земным. Тринадцать долгих дней сидели в снежной пещере летчик Масленников и штурман Падалка; они выкопали себе «нору» до самой травы и питались ею.
Нередко оказывалось, что летчики пускались в путь легкомысленно, не обеспечив себя ни запасом пищи, ни теплой одеждой. Но постепенно, с накоплением опыта, сокращалось количество вынужденных посадок, а если уж они случались, то техника «куропаченья» повысилась настолько, что люди жили просто с комфортом.
Сели мы однажды в тундре. 
- Приехали! - доложил я своему экипажу. - В какой ангар... 
- Кто будет тут хозяином «куропачьего чума»? — перебили меня товарищи. 
Из открытого крана под радиатором, весело журча, побежала струйка горячей воды. В снегу образовалась проталина. Медленно охлаждалось «сердце» крылатой машины. 
Начинался шторм. Ветер гнал по земле тонкую поземку. Три человека сидели на земле, по которой, может быть, еще не ступала нога человека. Но мы уже имели «куропачий» опыт и не собирались копать снег до травы. 
Мы выбрали наиболее защищенное от ветра место и, начертив на нем лопатой квадрат, принялись копать яму. Яма нам нужна была для того, чтобы ветер не унес палатку и не поддувал под ее края. За работой мы хорошо согрелись, пришли, как это бывает с людьми, если они трудятся, в бодрое, даже веселое настроение. Наши голоса далеко разносились вокруг, нарушая чуткую тишину. Затем мы укрепили палатку, разостлали на снежном полу самолетные чехлы и свои спальные мешки и разожгли примус. Он весело загудел, распространяя приятное тепло. 
Растянувшись возле примуса, мы почувствовали голод. 
- Не вредно бы теперь пообедать...- мечтательно сказал наш радист. 
- Кто будет главным коком «куропачьего чума»? Потянем жребий? 
- Не надо, - заявил бортмеханик, - имеются добровольцы. 
Он медленно поднялся и стал распоряжаться: перетащил в палатку продовольствие и кастрюли и начал священнодействовать. 
Готовил он долго, и что именно приготовил - сказать трудно. Я уверен, что ни один повар не сумел бы назвать это кушанье. Рецепт его был таков. Когда снег превратился в воду и она закипела, наш «кок» всыпал в кастрюлю несколько ложек сухого молока. Затем он положил туда две плитки шоколада и две ложки сливочного масла. Постепенно мутно-белая жидкость на наших глазах превращалась в какую-то подозрительно зеленую, потом стала почти черной. 
Нас, наблюдавших голодными глазами за чародейством «кока», это обстоятельство несколько смутило. Мы даже усомнились в качестве масла, но зря: оно оказалось абсолютно ни при чем. Тщательное расследование привело к неожиданному открытию: на окраску супа повлиял олений мех, из которого были сшиты наши комбинезоны и спальные мешки. В палатке было тесно, мех сильно линял, и, пока варился обед, в кастрюлю набралось столько оленьей шерсти, что суп побурел. 
Тем не менее бортмеханик торжественно объявил: 
- Пожалуйте к столу! 
Мы бросились «к столу» и только тут спохватились, что есть-то нам не из чего! Кажется, все на случай «куропаченья» предусмотрели, а вот миски забыли. 
Обнаружив столь досадное упущение, я молча вышел из палатки и стал искать в самолете чего-нибудь подходящего. Мой взгляд остановился на маленьком обтекателе, прикрывающем краник. Сию же минуту я снял обтекатель и, хотя он сильно пах краской, с торжеством доставил его в «куропачий чум». 
На лице бортмеханика отразилась вполне законная досада: как это он, бортмеханик, забыл, что у него на самолете есть такая удобная деталь! А радист не растерялся и заявил, что он записывается в очередь после меня. 
- Ну нет! - заявил тут наш главный «кок». - Я вас знаю! 
Пока до меня дойдет очередь воспользоваться этой «пиалой», вряд ли что останется в кастрюле. Поэтому я, по праву повара, снимаю первую пробу. 
Не теряя времени попусту, он поднес к губам горячую кастрюлю и начал пить прямо из нее, закусывая галетами. 
«Полярный суп» оказался неплохим, и мы основательно подкрепились. Выразив свою глубокую признательность повару, мы, совсем как курортники, улеглись, упаковавшись в свои спальные мешки. 
Теперь пурга могла делать что ей угодно. 
Так прошло три дня. На четвертые сутки погода начала улучшаться. 
- Пора бы, товарищи, прикрыть наш «куропачий дворец». Но как? Бензина маловато.
Без горячей воды мотор не запустишь. А в чем греть воду? Нужно не менее шести ведер. И «куропачий совет» начал изобретать. 
Чайником перелили бензин из всех баков в два верхних. После этого сняли с самолета добавочный девяностолитровый бак. Это оказалась подходящая посудина. Мы наполнили ее снегом и начали подогревать паяльной лампой. Дело подвигалось очень медленно. Бак разогревался только внизу, и наши усилия шли впустую. 
Тогда начали изобретать дальше. 
Сняли с самолета лист жести, который служил обтекателем правой стороны мотора, согнули из него противень, налили туда смесь масла с бензином, добавили тряпок и подожгли. Получился замечательный костер. Правда, на этом костре сгорели чехол от радиатора и кожаное пальто бортмеханика, но зато снег начал топиться на славу. 
Не прошло и суток, как мы нагрели достаточное количество воды. 
Тем временем установилась идеальная погода. Воздух стал совершенно прозрачным. 
- Эх, и полетим мы сейчас, как ясные соколы! Не все нам куропатками сидеть... - заявили мои товарищи, сливая воду в радиатор, но тут же осеклись: не хватило полведра! 
Пришлось выливать воду обратно в бак и начинать все сначала. 
Наконец наступила торжественная минута. Вода опять готова. Стараясь не пролить ни капли, осторожно налили ее в мотор. На этот раз хватило. 
У нас был с собой баллон сжатого воздуха под давлением сто атмосфер. С его помощью нам удалось быстро запустить подогретый мо-тор. 
Ни с чем не сравнима была наша буйная радость в эту минуту. Такую радость, наверное, испытывают потерпевшие кораблекрушение, внезапно увидев землю после долгих скитаний по открытому морю. 
Торопясь, сбивая друг друга с ног, мы бросились к своему еще недавно такому уютному «чуму» и принялись собирать имущество. Мы сваливали его как попало в багажные ящики и пассажирскую кабину. Вслед за ящиками с продуктами туда полетели самолетные чехлы, палатка, спальные мешки, примус и паяльная лампа. Мы торопились. Каждая минута бесполезной работы мотора уменьшала запасы горючего. 
В первый раз после пяти суток «куропаченья» я занял свое место в самолете и почувствовал перед собой теплый мотор, готовый поднять нас в воздух. 
Едва дождавшись, пока товарищи заняли места, я дал полный газ, и машина легко и свободно пошла в воздух, охотно набирая высоту. 
- На этот раз благополучно «откуропачились», взлетели без посторонней помощи! - сказал я товарищам. 
- Не в первый и не в последний раз! – весело ответили они мне. 
И действительно, «куропачил» я немало, но всегда с огромным интересом слушал рассказы о «куропачьем житье» других летчиков. Я заметил, что есть одно неизменно общее во всех подобных историях: никогда никто из советских летчиков ни в каких условиях - от снежной ямы до «комфортабельного куропачьего чума» - не испытывал тягостного чувства обреченности, одиночества, не терял мужества. После каждого испытания люди еще больше проникались желанием победить суровую, капризную природу Севера, и они добивались этого. 

НЕ ВЕЗЁТ!
Управление Гражданского воздушного флота поручило летчику Скородумову доставить в Москву начальника экспедиции с острова Вайгач. Дело было в апреле. Оба участника перелета - и летчик и бортмеханик - имели весьма смутное представление о том, как нужно летать на Севере. Из Москвы они благополучно долетели до Архангельска, затем до Усть-Цильмы. Все шло хорошо. В Архангельске опытные люди посоветовали им взять на борт радиста, что они и сделали. Оставалось лететь всего восемьсот километров. Запас бензина был на полторы тысячи километров. Перед последним этапом перелета, в Усть-Цильме, устроили совещание экипажа. Летчик настаивал на том, чтобы максимально разгрузить машину. Однако запасного бензина он лишаться не хотел. В воздухе было всего три градуса мороза. Это подсказало «опытным полярникам» решение: чтобы облегчить машину, они выгрузили в Усть-Цильме все свое полярное обмундирование. Машина оставалась тяжелой. Тогда подсчитали: «До Вайгача всего восемьсот километров. Сегодня будем на месте, переночуем, а завтра вернемся обратно», и... оставили на аэродроме свой месячный запас продовольствия. 
Полетели налегке. Бортмеханик - в кожаных ботинках и крагах. Радист - в кожаных сапогах. Летчик - в торбасах, тоже кожаных. Взяли только два килограмма печенья и примерно столько же копченой колбасы и полетели. 
По пути на Вайгач, недалеко от Хайпудырской губы, самолет попал в первую полосу тумана, заставившую его снизиться, а затем сесть. В течение получаса, не выключая мотора, летчик ждал, пока туман рассеется. Горизонт действительно прояснился, и он полетел дальше. 
Удачный способ «борьбы» с туманом окрылил путешественников, и когда минут через сорок они снова попали в туман, то уже смело уселись и, не выключая мотора, опять стали ждать, когда наладится погода. На этот раз ждать пришлось пятьдесят минут, и опять-таки все обошлось благополучно. Правда, стартовали с трудом, но все же полет продолжили. 
Пересекли Хайпудырскую губу. Опять туман. Это была уже не скоропреходящая полоса, а сплошной туман, который на Севере несет с собой пургу. Пурга не заставила себя ждать, и самолет засел основательно. 
Пока совещались и спорили о том, что делать дальше, пурга разыгралась. В десяти шагах ничего не было видно. Бензин на исходе, мо-тор нужно выключать. На это было очень трудно решиться, так как все трое прекрасно понимали, что своими силами запустить мотор им не удастся. Но делать нечего - выключили. 
Пурга свирепствовала трое суток. Все это время никто не мог и носа высунуть: сидели в тесной кабине самолета скорчившись, прижавшись друг к другу. 
На четвертые сутки, когда стихла пурга, уда-рил тридцатиградусный мороз. А «полярники» одеты почти по-летнему! Видят - надо что-нибудь предпринимать, иначе дело плохо. Стали копаться в грузе, предназначенном для зимовщиков острова Вайгач. Нашли бинты. Законопатили ими все щели в фюзеляже, обернули застывшие ноги. Но от этого теплее стало ненамного. Тогда бортмеханику пришла в голову счастливая мысль - отапливать кабину примусом. Попробовали - вышло. За находчивость бортмеханика единогласно избрали завхозом. Голод уже серьезно давал себя чувствовать, а запасы продовольствия были очень скромны. Сколько придется просидеть на месте, не знал никто. 
Дневной рацион равнялся четырем печеньям и кусочку колбасы. 
Целые сутки бились, чтобы запустить промерзший моторчик рации. На пятые сутки позывные услышал ледокол «Красин» и сообщил, что выходит на помощь. Это сообщение настолько обрадовало невольных зимовщиков, что они на радостях съели половину скудного запаса продовольствия. 
После радостного разговора «Красин» молчал четыре дня. Потом сообщил, что сам выйти не может. Помощь же будет организована на собаках из ближайшего населенного пункта - поселка Хабарове. 
Мороз с каждым днем увеличивался, а надежды уменьшались. Лишь на десятый день бортмеханик услышал отдаленный собачий лай. Когда он сказал об этом, летчик молча указал пальцем на лоб. Тем временем бортмеханик с радостным криком: «Собаки!» - вылез из кабины. Летчик тяжело вздохнул и сказал радисту: 
- Один готов... 
Но в следующую минуту они оба услышали звонкий собачий лай: упряжка подошла вплотную к самолету. 
Голодных замерзших людей отогрели, накормили, откопали занесенный снегом самолет. Полдня грели мотор примусами, запустили и полетели снова. На этот раз в самолете оказался еще один пассажир. Это был участник спасательной экспедиции, который попросил взять его на Вайгач. В кабине, рассчитанной на одного человека, должно было поместиться трое. Решили выбросить радио, не брать с собой продуктов и потесниться. «Ерунда! — сказал летчик. - Лететь всего полчаса. Не отказать же человеку, спасшему нам жизнь!» 
Расчеты не оправдались. Пролетели не полчаса, а сорок минут, но зимовья не видно. Как всегда на Севере, погода начала неожиданно портиться. Спустился густой туман, ничего не видно. Бортмеханик кричит летчику: 
- Давай возвращаться обратно! 
Тот, надеясь на такое же резкое улучшение погоды, продолжал вести машину вперед. Вдруг вся машина задрожала от сильного удара. За ним последовало несколько других, и машина остановилась. Оказалось, зацепили за снег, разбили костыльную лыжу. 
Что делать? Вокруг такой туман, что на расстоянии пяти метров ничего не видно. 
Умудренные опытом первой встречи с туманом, «полярники» решили отсиживаться, не выключая мотора. Но вскоре началась пурга, и, выключив мотор, все четверо засели в кабину. Окоченевшие, голодные, они провели так еще четверо суток в каком-то забытьи. 
Первым очнулся бортмеханик. Не слыша привычного завывания пурги, он приоткрыл чехол кабины, высунулся наружу и прямо-таки остолбенел от удивления: прямо перед ним, на расстоянии какого-нибудь километра, над низким туманом маячила церковь! 
Оказывается, что они четверо суток мерзли и не знали, что совсем рядом находится поселок Хабарово. Продолжилась бы пурга дольше - все погибли бы в двух шагах от жилья. 
Здесь, дожидаясь хорошей погоды и разогревая сильно застывший мотор, экипаж просидел еще трое суток. 
Лишь на двадцать четвертый день после вылета из Усть-Цильмы им удалось опуститься на аэродроме Вайгача... 
- Не везет! - сказал летчик начальнику экспедиции, когда они снова засели на обратном пути. 
- Нет, - ответил ему начальник это, пожалуй, не вам не везет, а вы не везете. 
Кончился этот перелет тем, что по радио запросили помощь из Нарьян-Мара. Когда прибыла помощь, оказалось, что машина сидит на реке, а была уже середина мая. Из-под снега показывалась вода, местами лед был промыт. 
Самолет втащили на небольшой островок, и пассажиры уехали с нарьян-марской санной экспедицией. 
А экипаж самолета сидел полтора месяца на пустынном островке, пока не вскрылась река, и до них не добрался первый пароход. 
Бесславная история этого перелета стала известна среди полярных летчиков, а слова «Не везет!» приобрели особый смысл. Когда кого-нибудь хотели упрекнуть в легкомысленном отношении к делу, говорили: «Не везет!»